БОЛДИНСКАЯ ОСЕНЬ

Прощальным светом обжигает

В аллеях парка липу и ветлу.

И ранняя позванивает осень,

Роняя в сумерки прудов листву.

День угасает и восходит снова,

Извечный, изваянный из стихов,

И поступью задумчивой поэта

Доносит пушкинский восторг.

И млеем, принимая откровенье

Истонченных от времени ветвей.

И тихо проникаем озареньем

Минувших болдиновских дней.

« Сейчас еду в Нижний, т.е. в Лукоянов, в село Болдино… Осень подходит. Это любимое моё время - здоровье моё обыкновенно крепнет, пора моих литературных трудов настаёт…  Еду в деревню, бог весть, буду ли там иметь время заниматься, и душевное спокойствие, без которого ничего не произведёшь, кроме эпиграммы на Коченовского» (из письма П.А. Плетнёву). В таком настроении А.С. Пушкин 31 августа 1830 года покидает Москву. Он едет в отцовское имение Большое Болдино Нижегородской губернии, чтобы получить свою долю старинных земель, с 1619 года принадлежащих дворянскому роду Пушкиных. Едет «без уверенности в своей судьбе», со слабой надеждой, что женитьба на семнадцатилетней московской красавице окончательно не расстроится и несговорчивая матушка невесты‑бесприданницы, будет, наконец. удовлетворена приданым жениха. Пушкин едет навстречу холере и не подозревает, что не выедет из этих мест до самой зимы. Только пятого декабря он сможет вернуться в Москву с небывалыми зрелыми плодами «детородной» болдинской осени. Но о них речь позднее…

Старинное русское село Болдино сохранило не только название, но и во многом свой прежний облик. Село раскинулось на холме. Теперь уже не подпирает низкие облака высокая колокольня сельской церкви, но ещё издали бросаются в глаза добротные деревянные избы с резными наличниками на окнах и такой же бесхитростной резьбой на столбцах каждого крыльца. Что и говорить, обновилось и приукрасилось жильё сельчан. Но переступите порог любого дома – и под высокой кровлей современного сруба вы обнаружите стойкие традиции седой старины. И пушкинский век заговорит устами людей нового столетия. Именно здесь можно услышать исполнение фольклорных произведений времён А.С. Пушкина – без аккомпанемента, в несколько голосов. Это песни, которыми заслушивался поэт.

Так слаженно и задушевно, с таким самозабвением могут петь, наверное, только непрофессиональные певуньи, как эти милые, опрятные, с воркующими голосами и тихими улыбками на лицах старушки Болдинского села. Их песни залихватские, как русская чечётка, и протяжные, как плачи на Руси, несутся в воздухе вечерним благовестом из окон светлых домов, в которых по старинке растапливают русскую глиняную печь и вечеряют допоздна за большим самоваром.

Душа болдинцев не только в песне, но и в труде обручилась с поэзией. Они умеют из глины сотворить поэму. Исстари в ближайшей деревне Кистенёво, некогда входившей в Болдинское имение, не угасает этот народный промысел. Здешние умельцы, пользуясь простейшим гончарным кругом, творят несказанные чудеса. Звонкие, прохладные в любую жару кринки, кувшины, чаши – вся эта овальная и плоская поливная керамика, поблёскивая глазурью, восхищает людей далеко за пределами Отечества. Только сетуют старые мастера, что нет у них своих учеников, да и мастерских могло бы быть здесь больше и посовременней.

Да, чуткий к красоте, пристрастный к поэзии живёт в Болдине народ. Есть что-то общее, единое, как говорят, в крови у этих людей, что не подвластно ни времени, ни издержкам цивилизации. Быть может, поэтому, как нигде в пушкинских местах, здесь ощущаешь немузейную живость пушкинской Музы. Вспомним, что именно в Болдине А.С. Пушкин в наброске предисловия к последним главам «Евгения Онегина» утвердил культ поэзии в словах простых и не подлежащих отмене:

«Век может идти себе вперёд, науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться – но поэзия остаётся на одном месте… «Цель поэзии - поэзия», - как говорил Дельвиг, если не украл этого».

Пушкин вкладывал в это понятие необъятный смысл. Ещё раньше, в 1826 году, размышляя «о народности» литературы, он писал: «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии…» С лёгкостью крылатой Музы пушкинская поэзия из девятнадцатого века перенеслась в век нынешний, и сегодня в Болдине она звучит в песнях старых людей, прибаутках молодых и даже шутливой перекличке детворы. Мне довелось услышать здесь диалог двух деревенских мальчишек

- Вить, ты куда?

- На брег песчаный и пустой!..

Условный код или просто привычный поэтический перезвон в будничном общении, в котором растворились стихи Пушкина?

На этом относительно небольшом пространстве Болдинского села - в библиотеке и читальном зале Дома культуры, школе и книжном магазине, на улицах и, конечно, за мелким частоколом в старинной усадьбе Пушкиных – явственно проступает звучание семиствольной цевницы, вручённой Музой поэту в его младенчестве.

Дом Василия Львовича, деда поэта, стоял и поныне стоит на косогоре во всей своей классической строгости и простоте архитектурных форм. Белые ампирные колонны поддерживают кровлю над низким крыльцом одноэтажного бревенчатого дома. Первое ошеломляющее впечатление скрипучего отзвука Времени – от соприкосновения с гладко струганными ступенями крыльца, ведущих наверх в приют его «трудов и вдохновенья». И дальше в просторной зале с двумя угловыми печами тот же будничный отрадный скрип половиц. Ведь точно так же они отзывались на шаги А.С. Пушкина, впервые вступившего сюда тем давним сентябрьским днём 1830 года. Но какую же из этих комнат одинокого «печального замка», как с весёлой грустью назовёт барский дом Пушкин в письме к своей невесте, выбрал поэт для себя?

Кабинет Пушкина... На письменном столике разложены рукописи, ящик стола слегка приоткрыт, отчего почти осязаешь непроизвольный жест поэта. Его начало. Он длится, захватывая собой кресло. Оно чуть отодвинуто в сторону. Вещи не хотят знать, что хозяин их отлучился навсегда. Может быть, поэтому здесь так трудно переступать, ведь объём замкнутого пространства каждой комнаты насыщен пушкинским откровением. И нет чувства времени и осознания себя самого. А есть здесь только он и его пророческие сны, от которых поэт мог избавиться только в стихах. И Пушкин уже в первые дни своего заточения неверно выводил, зачёркивал и снова, теперь уже набело чеканил пером:

«…Мой путь уныл.

Сулит мне труд и горе

Грядущего волнуемое море.

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;

И ведаю, мне будут наслажденья

Меж горестей, забот и треволненья».

8       сентября 1830

Его желание сбывалось. Уже на следующее утро пришло письмо от Натальи Николаевны. И Пушкин, отвечая на него в обычном полушутливом-полусерьёзном тоне, делает глубоко искреннее признание: «Мой ангел, - пишет он, - ваша любовь единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка (где, замечу в скобках, мой дед повесил француза-учителя аббата Николя, которым он был не доволен). Не лишайте меня этой любви и верьте, в ней всё моё счастье…»

Эта потребность в любви, полной и безоглядной, и способность «всемирной отзывчивости» А.С. Пушкина – и было той обетованной землёй, на которой в эту болдинскую осень созревали плоды ума и вдохновенья. За три осенних месяца вынужденного одиночества Пушкин написал (наверняка, для театра будущего) четыре маленьких трагедии о человеческих страстях. Кроме маленьких трагедий, в ту болдинскую осень А.С. Пушкин написал «Повести Белкина», «Сказку о попе», «Историю села Горюхина», «Домик в Коломне», критические статьи, последние главы «Евгения Онегина», около тридцати стихотворений.

Только в самом конце ноября Пушкин смог покинуть «эту чудную страну грязи, чумы и пожаров», чтобы уже спустя три года в одном из писем жене исповедаться: "Я сплю и вижу приехать в Болдино, чтобы там запереться и писать".

В это время Пушкин путешествовал по Волге, собирая материал по истории пугачёвского бунта. Следом за первым посланием он отправляет из Оренбурга Наталье Николаевне второе – и о том же с нескрываемым предвкушением: «А уж чувствую, - что дурь на меня находит – я и в коляске сочиняю, что ж будет в постеле?». Через день 1 октября 1833 года Пушкин снова въезжал в Болдино.

В ноябре он увозил отсюда в дорожном сундуке «Историю Пугачёва», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Пиковую даму», «Сказку о мёртвой царевне и семи богатырях», поэмы «Медный всадник» и «Анджело».

Тридцатые годы знаменовали внутренний переворот в пушкинском творчестве. В это время Пушкин требует от русской словесности «глубокого и добросовестного постижения». И его великие прозрения будут осваиваться всей последующей русской литературой. Тридцатые годы – это не только создание последних глав «Евгения Онегина», но и уничтожение в огне 19 октября 1830 года десятой главы о декабристах и высоком предназначении своего героя. Это годы сурового возмужания Пушкина.

«Мы возмужали: рок судил

И нам житейски испытанья,

И смерти дух меж нас ходил

И назначал свои закланья» -

это стихи на лицейскую годовщину 1831 года, и это продолжение в жизни «Пира во время чумы». Это, наконец, то состояние трагизма, которое обнаружило себя во всём драматическом цикле Пушкина с заложенными в нём и до сих пор не понятыми, не реализованными сценическими возможностями.

…Спустя год со второй болдинской осени в сентябре 1834 года Пушкин вновь «удирает» из Петербурга в «обитель дальнюю трудов и чистых нег». Село Болдино, несмотря на сентябрь, встретило его первым снегом. Единственным созданием этой последней болдинской осени была «Сказка о золотом петушке».

         Гуарик Багдасарова