Эдуард Бабаев – преемник «назначенного круга». Ко Дню рождения ахматовского музея в Ташкенте

 «Наш век на земле быстротечен

И тесен назначенный круг»

                                                  А. Ахматова.   

«Мангалочий дворик Анны Ахматовой»  в Ташкенте 15 12 16 отметил своё семнадцатилетие  (официальный День рождения ахматовского музея  - 18  декабря  1999 г.).

 

Среди экспонатов музея, представленных ташкентскими современниками А.А. Ахматовой  - З.А. Тумановой, Н.Г. Зайко (дочерью С.А. Журавской), Д.А. Рашиди, Р.Х. Такташом, Х.Х. Алимджановой (дочерью Х. Алимджана и Зульфии), а также архивных материалов поэтессы Н. Татариновой, серийных выпусков ахматовского ташкентского альманаха «Мангалочий дворик» -  самым дорогим для меня остаётся фотография  юного Эдуарда Бабаева со своей невестой Ларисой в его счастливую пору вхождения в «назначенный круг».

 По воле судьбы, профессор МГУ Э.Г. Бабаев в мои  студенческие годы в  МГУ  (1970-1975) преподавал Историю русской литературы и журналистики XIX в. Часто я его провожала  после лекций  домой. Он знакомил  меня с достопримечательностями Первопрестольной столицы на протяжении всего пешего маршрута от улицы Моховой, где располагался наш факультет журналистики, до своего дома на старом Арбате. В свои  16 лет он был  гидом и доверенным лицом Анны Ахматовой в Ташкенте в 1943 году. 

Анна Ахматова, имея широкий круг знакомых, Эдику Бабаеву   доверила на хранение переписанную им самим детским школьным почерком рукопись «Поэмы без героя», а также свой автограф  «Китежанка», над которыми она работала в Ташкенте. Ташкентский вариант оказался лучше, точнее её позднейших версий «Поэмы без героя», которую Ахматова закончила  в 1962 году.  Она писала её  двадцать два года.

Устные воспоминания  Э.Г. Бабаева об А. Ахматовой посмертно легли в его  книгу «Воспоминания» (СПб., 2000.),   позднее подаренную мне дочерью Бабаева – Елизаветой. Мои воспоминания  о моём любимом Учителе вошли в очерк «Прогулки по Москве», фрагмент которых был опубликован в сборнике текстов  лекций Э.Г. Бабаева и мемуаров друзей и выпускников факультета журналистики о  выдающемся педагоге, читавшем нам курс русской журналистики и литературы XIX века – «Высокий мир аудиторий» (М.: Факультет журналистики  МГУ, 2008.). Так, спустя годы, мы  снова оказались вместе с моим Учителем  на страницах книги из серии «Наше наследие», которая тоже совершенно случайно попала мне в руки. Её подарила мне моя однокурсница Мила Шевченко на встрече выпускников в Москве  в 2010 году, купив последний экземпляр в книжной лавке в фойе факультета журналистики МГУ на Моховой.

В.Г. Белинский утверждал, что литература, по сравнению с другими видами искусства, "…объемлет собой несравненно обширный круг народного сознания" и делал отсюда следующий вывод. В связи с этим, - заверял он, -  "… по сущности своей, духовнее других искусств"[1].  Исследуя духовный мир  человека и духовные устремления общества, литература всегда играла важнейшую роль в нравственном наполнении личности, в формировании общественного и морально-психологического климата.

Литературные критики эпохи независимости, анализируя русскую и узбекскую прозу прошлого века с позиций современности, свидетельствуют о том, что "простые законы нравственности" получили широкое и многогранное развитие. Русская и узбекская проза многое сделали для осмысления и утверждения норм гуманизма, социальной справедливости и жизненной правды в искусстве. Герои русских и узбекских рассказов, повестей, романов  показаны во всей сложности реальных отношений с действительностью. Они решают важнейшие философские и социально-нравственные проблемы своего времени в условиях многонациональной страны с разным уровнем экономики, культуры, духовной жизни народов.

В итоге сближение национальных литератур, возникновение и укрепление взаимосвязей между ними не только не лишало их национального своеобразия, а наоборот,  на фоне мирового литературного процесса способствовало их  более яркому проявлению. Любая национальная литература развивается не в замкнутых географических границах и насыщается не только собственным художественным опытом. Имея различные связи - генетические, контактные, типологические - с другими литературами, она испытывает на себе их влияние, и в свою очередь, сама влияет на них. В результате взаимосвязей и взаимодействий литератур,  каждая из них приобретает, кроме своих национальных черт, также черты типологические, общенациональные, универсальные.

Литературовед  Г. Абдуллаева[2]  отмечает, что русский и узбекский романы, исследующие нравственные аспекты осознанного человеческого деяния, зародились в разное время и в разных исторических условиях: русский роман вывел простого человека на авансцену истории  в середине XIX в.; узбекский роман, ставший новым жанром национальной литературы, зародился лишь в 20-х годах ХХ века. Однако используя национальные традиции и опыт отечественной классики, растущие взаимосвязи с другими литературами страны, узбекская проза 20-30-х годов прошлого столетия создала значительные произведения, утвердившие реализм в национальной литературе. В их числе: повесть "Одина", романы "Дожунда" и "Рабы" С. Айни;  "Скорпион" из алтаря А. Кадыри; "Враг" и "Право" Х. Шамса; "Священная кровь" Айбека;  "Мираж" А. Каххара и многие другие произведения передовой национальной литературы.

Впитав в себя заложенные в 20-х годах прошлого века основы новой эстетики узбекской литературы, восходящие к устному народному творчеству  демократические и гуманистические традиции, идейно-художественные достижения других национальных литератур, узбекская проза обрела неожиданные глубины художественного мышления, расширила проблемно-тематический и жанрово-стилевой диапазоны. Таким образом, романы и повести последней трети ХХ в. имеют под собой фундамент прозы предшествующих десятилетий и связаны с ней преемственностью традиций и художественного опыта.

Ташкент в годы военного лихолетья принимал заводы, эвакогоспитали, осиротевших детей и российскую интеллигенцию. Город делил с ними тепло, кров, хлеб. Тревожно звучали сводки информбюро голосом Левитана. В южном тылу люди жили, самозабвенно работая на фронт. Дом с мезонином  на ул. К. Маркса, 3 стал первым пристанищем Анны Ахматовой в Ташкенте. В нижнем этаже располагалась приёмная Председателя Верховного Совета Уз ССР  Ю. Ахунбабаева, где с утра толпились хмурые люди, курили, сторонились друг друга, а наверху на мансарде через малое оконце какого-то учреждения выдавалась зарплата. В эту комнату кассирши  поместили Ахматову, поэта мировой известности.

Позднее она переехала на ул. Жуковского, №54. Этот дом она упомянула в стихах о Блоке: "И белый дом на улице Жуковской". Чтобы попасть к ней, надо было пройти в глубину двора и подняться "по шаткой лесенке" "на балахану". Этот дом, к сожалению, не сохранился: он пережил землетрясение, но был снесён бульдозером во время более поздней перестройки Ташкента. Быт был неустроенный, временный: не было ни книжных полок, ни украшений. Он отличался монастырской строгостью и простотой. Таким и вошёл он в стихи Ахматовой, обессмертившей и преобразившей поэтическим словом комнату-"трапезную" и дворик с серебристым тополем и мангалом[3]. 

  Азия органично вошла в стихи Ахматовой. В её строгий северный ритм вписался ташкентский пейзаж, узбекские слова,  литературные и культурные ассоциации, бытовавшие здесь. Впоследствии она писала из Москвы своим ташкентским друзьям, как тоскует по солнцу Туркестана, но лучше всего свою любовь и благодарность этому краю она выразила в ташкентском   цикле своих стихов, вошедшем в её сборник "Избранное", выпущенный в 1943 году в Ташкенте. Но и позднее мысленно и в стихах она неоднократно возвращалась в "обетованный край". Так, в  начале мая 1945 года она писала:

Я не была здесь лет семьсот,

Но ничего не изменилось.

Всё также льётся божья милость

С непререкаемых высот…

Он прочен, мой азийский дом.

И беспокоиться не надо…

Ещё приду. Цвети, ограда,

Будь полон, чистый водоём…

Это слияние  русской и узбекской культуры, восточный прищур северных ритмов в ахматовской лирике, по мнению Светланы Сомовой[4], Альбины Маркевич[5],  Эдуарда  Бабаева[6], ещё ждёт своего нового исследователя. "…Рысьи глаза твои, Азия, что-то высмотрели во мне", или "…Могильной чалмы благородные складки и царственный карлик - гранатовый куст", "Халимы соловьиное пенье" и "своё бормотали арыки", "Азией пахли гвоздики" и другие  бесчисленные  восточные реалии навсегда вошли  в сознание многих поколений её читателей. Слово "азийский" вместо "азиатский" было введено  в современный литературный язык также Ахматовой, которая однажды себя назвала Шахерезадой[7], но только в отличие от неё, она никогда не рассказывала сказок и обходила экзотику. Она была скорее Сивиллой кисти Микеланджело и обладала не только эпическим взглядом, но и пророческим даром. Он сквозит в самой таинственной, до конца не познанной "Поэме без героя",  которую Ахматова писала во время эвакуации в Ташкенте:

         Не последние ль  близятся сроки?..

         Краснобаи и лжепророки,

         Но меня не забыли вы…

А. Ахматова писала поэму с 1940 года до самой смерти своей и всё никак не могла "разделаться с бесноватой".  Поэма-исповедь; поэма-дневник человека в эпохе и эпохи в человеке. "Поэма без героя" воистину без героя, ибо её героем является сама эпоха, время распада отдельных  личностей, их обезличения, но сама по себе эпоха очень яркая и характерная. Личности в ней только едва намечены, часто восходящие к иному времени, забредшие из  XIX века как посланники русской совести, как представители великой литературы великого века. Таков ясный в поэме Блок и таково символическое упоминание наиболее великих деятелей культуры - Достоевского, Стравинского, Мейерхольда и одновременно сказочных (театрализованный треугольник) персонажей - Коломбины, Пьеро-Петрушки, Арлекина - здесь в колдовском гипнотизирующем ритме всё пронизано сквозняками перекрёстных эпох.

Этот траги-эпический мотив мы обнаруживаем и в стихотворении "На Смоленском кладбище", написанном в 1942 году в Дюрмене  под Ташкентом:

Восток ещё лежал непознанным пространством

и громыхал вдали, как грозный вражий стан,

А с Запада несло викторианским чванством,

Летели конфетти, и подвывал канкан.

Эдуард Григорьевич Бабаев (1927-1995) родился в Ташкенте. Отец — Григорий Нерсесович Бабаев (Бабаян) — военный инженер — служил в штабе Туркестанского военного округа. Мать — Сирануш Айрапетовна Бабаева (урожд. Тер-Григорьянц) окончила медицинский факультет университета в Ташкенте. Родители были выходцами из Нагорного Карабаха (г. Шуша). В Ташкенте он учился первоначально в Транспортном институте, потом на физмате САГУ, потом перешёл на филфак САГУ (позднее ТашГУ).

Летом он работал в геодезических партиях, изучал историю с географией, видел старые крепости, ходил по руслам высохших рек.  После окончания университета служил в дальнем гарнизоне, был журналистом, школьным учителем, преподавал в Ташкентском педагогическом институте, много путешествовал.

Подростком в Ташкенте он познакомился с Анной Ахматовой, эвакуированной из блокадного Ленинграда, Алексеем Николаевичем Толстым, Корнеем Ивановичем Чуковским, Надеждой Яковлевной Мандельштам. Он сохранил список неопубликованных стихов О. Э. Мандельштама, известный как «Ташкентский список». Вдова Мандельштама, Надежда Яковлевна, раздавала списки многим надежным людям, гадая — кто сохранит, не испугается. Бабаеву был доверен «рукописный чемодан» с первыми экземплярами. Бабаев оказался единственным, кто выдержал, и не сжег, и продержался до конца, до реабилитации поэта. Он сам отдал чемодан Надежде Яковлевне, но не был ею упомянут как хранитель, по закону воздаяния за каждое доброе дело.

Тихий дворик на задах ташкентского главпочтамта на улице Гоголя, 19 на несколько лет стал самой главной любимой аудиторией для подростков военного времени, а Эдуард Бабаев – главным наставником и воспитателем. Из уст Бабаева его сверстники и младшие товарищи часто впервые слышали стихи Ахматовой и Гумилёва, Волошина и Ивнева, Заболоцкого и Мариенгофа, Каменского и Хармса. От него узнавали  литературные ругательства ждановской поры как «акмеизм» и «имажинизм», «серапионы» и «обэриуты». Тогда это было как путешествие на Марс.  Дороги подростков из ахматовского окружения разбегутся после  отъезда в Москву и ухода на фронт шестнадцатилетнего сына М. Цветаевой  Георгия Эфрона по прозвищу Мур и его гибели в первом же бою. Позднее  из Ташкента уехали сперва А. Пьянов,  потом Э. Бабаев и В. Берестов, но в каждом из них останется благодарность доброму солнечному Узбекистану за то, что судьба когда-то их свела с ахматовским «назначенным кругом», определившим их дальнейшую литературную судьбу.  Впоследствии родятся такие стихи о заново построенном Ташкенте, пережившем землетрясение 1966 года:

Наугад я поеду по городу,

Полюблю стекло и бетон.

Я грущу по особому поводу,

Мчит трамвай через явь, через сон.

Вот сейчас он свернет за чинарами,

Остановится возле крыльца.

Обойду я весь город с базарами,

Твоего не увижу лица.

Здравствуй, улица, улица новая,

Я и сам ведь из этих мест.

Есть Широкая, есть и Почтовая,

Есть еще Водопадный проезд.

Не придешь ты ко мне на свидание,

Но отсюда я вижу ясней,

Что деревья хранят очертания

Прежних улиц и прожитых дней.

А кондуктор молоденький вежливо

Отрывает от ленты билет.

Будет город прекраснее прежнего,

Только прежнего города нет.

Будет город, словно с иголочки,

Что упало, пошло на слом…

Землемеры вбивают колышки,

Где мой дом стоял за углом.

Новый взгляд на историю, природу, живые реалии военного времени оставили  русские писатели, поэты, журналисты, артисты, пребывавшие на нашей гостеприимной земле во время южной эвакуации в годы второй мировой войны: А. Ахматова, К. Чуковский, А. Толстой, К. Симонов, Н. Мандельштам, Ф. Раневская, Вл. Луговской. Их молодые питомцы, наши соотечественники, принявшие эстафету служения высокому искусству слова, впоследствии в конце 40, начале 50-х  стали известными деятелями советской литературы и искусства: З. Туманова, В. Берестов, Э. Бабаев, Н. Татаринова,  С. Сомова, В. Липко, Р. Такташ… и другие.

Эдуард Григорьевич Бабаев  для защиты кандидатской диссертации приехал в 1961 г. из Ташкента в Москву и покорил всех поэтическим началом его научных концепций об «Анне Карениной». Он не просто по-новому прочёл роман Л.Н. Толстого[8]: в нём он нашёл изобилие «нравственных формул» и сделал вывод, что исповедальное является сущностью творчества великого романиста. Вскоре его назначили заместителем  директора по научной работе. Позднее он перешёл на работу в МГУ имени М.В. Ломоносова. Мне волей судьбы даровано было счастье  учиться у него и писать под его руководством курсовую работу о маленьких трагедиях А.С. Пушкина  и выпускную работу об истории антологии «Поэзия Армении»  под редакцией В.Я.  Брюсова и А.М. Горького (1916). Об этом времени своей жизни Бабаев вспоминал: «Как счастливо было моё прибытие в Москву из Ташкента. Я оказался востребованным Музеем Л.Н. Толстого, а потом Московским университетом». В стихах он писал более сокровенно об этом своём высоком предназначении, ниспосланным свыше как божий дар:

Покажутся наброском смелым

Верхи деревьев и дома.

Посмотришь в окна между делом ,

А на дворе уже зима.

Как будто больше стало света,

Метель умерила разбег.

И с лестницы университета

Счищают падающий снег.

Из глубины родных историй

Правдивый вырастет рассказ.

Высокий мир аудиторий,

Он выше каждого из нас.

Лишь веток мерное качанье

И снегом занесённый след.

И после лекции молчанье

Отрадней дружеских бесед.

А там Москва за снегопадом,

Её кремлёвская стена…

И молча мы стояли рядом

У незамерзшего окна.

Эдуарда Григорьевича отличало великое трудолюбие. Э.Г. Бабаев говорил, что он работал в разных жанрах и даже не мог  назвать тот или иной жанр «главным» для себя.  Книги создавались, по его словам, по ходу жизни и преподавания до последних дней на кафедре русской литературы и журналистики  МГУ. Он не стремился стать профессиональным писателем: «Всё пришло в своё время и как бы само собой», - рассказывал он о себе.  Далеко не все его  работы были опубликованы при жизни, но в журналах можно было найти стихи, рассказы, переводы из пиренейских песен, узбекской литературы (Кудрат Хикмат,  газели и мухаммасы Фурката,  «Рамазан» и др. стихи Хамзы  Хакимзаде Ниязи, «Сказка о воробье»  Шукура Сагдуллы), армянской поэзии («Сад дремал», «Я людей полюбил, все что в них человечно», «Грустная песенка» и другие стихи  Геворга Эмина, «Матендаран» и др. стихи Сурена Мурадяна),  из  современной американской поэзии (стихи Рида Уитемора и  Томаса Макграта) и сонетов Шекспира.  Э. Бабаев экспериментировал и с оригинальными стихами  в сонетной форме ("Дальний гарнизон").

Студенты, коллеги по работе в МГУ  знали и обсуждали  в кулуарах его исследовательские  книги и научные статьи по истории русской литературы  XIX в. – о творчестве Пушкина, Герцена, Лескова, Толстого. Его любимыми афоризмами были: «Нравственность человека видна в его отношении к слову» и второй завет, адресованный студентам факультета журналистики МГУ, которых он называл своими «собеседниками»: «Надо читать трудные книги!».

Он не был обычным лектором – он был проповедником, который вещал с университетской кафедры о дальних путях поиска истины. Это был голос живой, а не мёртвой литературы. Какое счастье, что этот голос сохранили аудиозаписи его лекций, и впоследствии – посмертно, в 2008 году  – была издана книга «Высокий мир аудиторий» - лекции и статьи по истории русской литературы.

Эдуард Григорьевич вечерами  для студентов дополнительно читал спецкурс о Л.Н. Толстом. На одном из своих занятий он рассказал нам свою историю побратимства с русским гением и историю написания своей главной книги  - Роман Л.Н. Толстого «Анна Каренина»:

- У меня в жизни всё шло не от меня. Я и Лев Николаевич Толстой - это было так далеко друг от друга. Но однажды в детстве я оказался в пустыне Каракумах. По дороге к городу стали исчезать все встречные машины. Мы остановились, не доехав до города, так как там свирепствовала чума. Санитар лазарета, чтобы я не скучал, дал мне почитать “Хаджи-Мурата”, потом - “Анну Каренину”. Я читал их запоем. У меня не было ничего с собой, кроме карантинных книг. Лев Николаевич стал для меня основой миропонимания, как для кого-то Плутарх. Потом, много лет спустя, я написал книгу об Анне Карениной.

Все люди делятся на множество аудиторий, способных и мало способных читать трудные книги. Надо читать Плутарха, Ключевского, Толстого. В жизни достаточно написать одну книгу или прочитать одну книгу. Если это, например, Плутарх, то вы будете знать историю, философию, Плутарха и самого себя. Он формирует человека. Надо читать трудные книги!

Студент - читающая машина, не думающая. А что-то прекрасное надо читать медленно. Надо найти для себя своего Плутарха!

Моя книжка  теперь живет сама, своей жизнью. И ничем ей не поможешь. Это неуправляемый процесс. Это уже не моё, а всеобщее достояние[9].

Такой книгой для меня стала «Высокий мир аудиторий»,  которая в значительной мере воспроизводит  аудиторные лекции  профессора МГУ из истории русской литературы и его необыкновенный негромкий доверительный голос,  особую манеру говорить строфами. Каждая из тематических лекций представляет собой законченное произведение поэта и учёного и сногсшибательной свежестью научных трактовок разрушает  наши обычные стереотипы и штампы мышления. Бабаев мыслил совершенно по-своему. Некоторый  ход его мышления зафиксирован в разделе «Записки» в его книге воспоминаний: 

- Свой путь, как путь спасенья, тесен: не шире игольного ушка, через которое надо пройти верблюду. 

- Сюжет – это, прежде всего, нарушение ритма, последовательности, соответствия. «Шёл в комнату – попал в другую» - вот что такое сюжет.

- Наука растёт как шар. Чем больше радиус, тем обширнее поверхность соприкосновения с неизвестным[10].

Эти слова – ключ к  истории литературы и к воспоминаниям  Э.Г. Бабаева о Ташкенте  последних лет войны, «столице эвакуированных»,  написанным в первое послевоенное десятилетие и увидевшим свет  уже после его жизни, благодаря стараниям его дочери –  лингвиста Елизаветы Бабаевой. Эту книгу, состоящую  из множества новелл, справедливо называют  «лавровым венком сонетов» в прозе.

 Таким образом, Эдуард Бабаев, однажды накрепко связав себя с ахматовской эпохой,  уже никогда не мог выпасть из неё, говоря о себе: «Наряду с поэтами в истории нашей поэзии получили известность и безвестные хранители ценностей, которые не давали и не дали пропасть бесследно многим рукописям». Э. Г. Бабаев  был не только блистательным лектором, тонким мемуаристом, эссеистом, глубоким проницательным исследователем русской классической и современной литературы. Он ещё был таким «негромким стражем» рукописей из архива Осипа Мандельштама и самой Анны Ахматовой, утвердив тем самым  предположение Анны Андреевны, что «Муза существует» как один из незримых материальных истоков жизни.

Однажды Э.Г. Бабаев  после очередной лекции в МГУ вручил мне  свой монолог-поэму «Собиратель трав», изданную в виде буклета в «Рекламной библиотечке поэзии». Там были такие строки: «Движение, достигшее покоя, и есть полёт: вот птица в небесах».

В моей домашней библиотеке есть ещё одна книга Э.Бабаева «След стрелы» в мягкой обложке, вышедшая  в издательстве «Советский писатель» в 1980 г. Именно такой «незримый прочный след в чужой душе на много лет» (Л. Мартынов) оставили лекции, книги, беседы, остроумные шутки этого человека, который считал нормой слова Христа: «Нет пророка в своём отечестве».

Для Э.Г. Бабаева литература была не столько предметом изучения, сколько  способом существования и образом жизни. В этом огромном литературном пространстве он смог воссоединить писателей и поэтов разных эпох: они дополняли друг друга, спорили и подталкивали человека к самоотверженному служению Прекрасному. Его считали доверенным лицом, духовником русской классики.

В своей автобиографической заметке Эдуард Бабаев  писал:

- Я помню своего деда Нерсеса. Он был мастеровой и всю жизнь работал: плотничал, переписывал Евангелие, складывал очаг из камней. Так и я всю жизнь работал:

Есть у стихов надёжная основа –

Мечты, воспоминанья и дела.

Всего-то надо записать два слова,

Присел к столу, глядишь – и жизнь прошла[11].   

Природу художественного творчества он ощущал артистично, поражая интуицией и неожиданностью догадок. Живое дыхание неумирающей культуры передавалось каждому, кто слушал его или читал, или имел счастье беседовать с ним. Он воспитал целую плеяду ученых, писателей, журналистов, музейных работников, научив их угадывать и беречь талант как высшую ценность. За год до смерти Э.Бабаев написал ностальгическое стихотворение о своей Прародине:

С пеньем свечи зажгите

В поминальном ряду.

Кто погиб в Сумгаите,

Тот рассудит беду.

Отрываясь от праха,

Прозревает душа

Чёрный сад Карабаха,

Светлый город Шуша.

Там, вдали, за горами

Праотеческий дом.

Отпоют меня в храме

С полукруглым окном.

Посох мой и дорога,

Мир, лежащий во зле.

Справедливость у Бога.

Вещий сон на земле.

Литературовед Игорь Волгин  своё  предисловие к книге Э. Бабаева «Высокий мир аудиторий» (лекции и статьи по истории русской литературы)   завершает искренним сетованием, что «это лицо деда-мастерового из Нагорного Карабаха и прирождённого русского интеллигента – уже неотделимо от той России, которую мы потеряли, и от той, которую, хотелось бы верить, когда-нибудь обретём»[12].

Как с этим не согласиться?..

          

Гуарик  Багдасарова 

Фото: Адель Файзуллина

---

[1] Белинский В. Полн. собр. соч. в 13-и т. - М., 1955., т. 9. - С. 152

[2] Абдуллаева Г. Эволюция взаимодействия русской и узбекской литератур: аспекты художественной нравственности в национальных романах. /Восток-Запад: Аспекты взаимодействия (материалы республиканской научной конференции). - Т.: НУУз, 2006. С.7

[3] "Как в трапезной – скамейки, стол, окно/ С огромною серебряной луною…"  (А. Ахматова).

[4] Сомова С. "Мне дали имя - Анна". /Мангалочий дворик (выпуск 2), Т.: Клуб-музей А.Ахматовой "Мангалочий дворик" РКЦ Уз - Т., 2003.- С. 37

[5] Маркевич А. Ташкентское "ожерелье" Анне Ахматовой. Там же. - С. 32-37

[6] Бабаев Э. Воспоминания. - СПб.:  Инапресс, 2000. - С. 7-75

[7] "Шахерезада идёт из сада…/ Так вот ты какой, Восток!" (А. Ахматова).

[8] Бабаев Э. Роман Л.Н. Толстого «Анна Каренина» - Тула, 1968. - С. 9

[9] Багдасарова Г. Прогулки по Москве. Воспоминания о профессоре МГУ Э.Г. Бабаеве. //Близкое эхо. – Т., 2006. – С. 229

[10] Бабаев Э. Воспоминания. – СПб. - С.231-232

[11] Бабаев Э. К читателю. -  «Высокий мир аудиторий» - М.: Факультет журналистики Московского государственного университета им. М.В. Ломносова. – С. 36

[12] Бабаев Э. «Высокий мир аудиторий» - М.: Факультет журналистики Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. - С. 32