С. Я., Е. А.
"Мы друг у друга в памяти умрём.
Изменчивость теряют наши лица -
на карте высыхающего моря
однажды проведённые границы.
По лесенкам скалистым наш маршрут
уже, должно быть, душу не утешит.
Но рукописи в памяти живут,
ветшают дольше и сгорают реже.
Они, как прежде, делятся теплом,
Смиряют жар в крови
и в сердце жженье.
Места друзей за праздничным столом,
Разрозненных листов
Расположенье…»
В. Муратханов
Вадима Муратханова, Евгения Абдуллаева, Санджара Янышева узбекистанская общественность узнала наиболее полно летом 2001 года на открытом фестивале поэзии в Ташкенте. Тогда же гостивший в узбекской столице московский поэт Глеб Шульпяков дал высокую оценку трём местным литературным корифеям, положившим начало существованию так называемой «Ташкентской школы поэзии» в противовес «Ферганской». На самом деле это была всего-навсего попытка молодых талантов заявить о себе на всём постсоветском пространстве как о «новой элите русской ташкентской поэзии».
С тех пор в узбекской столице прошло шесть традиционных фестивалей поэзии, организаторами которых были Литературный музей Сергея Есенина, «Ташкентская поэтическая школа» и литературно-художественный журнал «Звезда Востока». Заслугой этих фестивалей было участие в них представителей разных поколений и литературных направлений – Александра Файнберга, Сабита Мадалиева, Шамшада Абдуллаева, Вадима Муратханова, Сухбата Афлатуни, Мирпулата Мирзо, Рустама Мусурмана, Людмилы Бакировой, Алексея Кирдянова и многих других. Гостями последнего шестого фестиваля были зарубежные гости Анатолий Найман, Вера Павлова из России, Ербол Жумагулов из Казахстана, Игорь Бяльский и Влад Соколовский из Израиля.
Стихи и дискуссии о языке русской литературы, о значении поэтического слова в видеоарте и других синтетических жанрах, о необходимости создать мощную школу перевода, стимулирующей взаимодействие русской и узбекской литератур в современном мире звучали на разных литературных площадках, включая столичный Музей кино. Справедливости ради, надо сказать, что наряду с положительными откликами за «круглым столом» появлялись критические оценки специалистов, связанные, в основном, с сокращением ареала бытования русского литературного языка (В. Муратханов) , дифференциацией региональной литературы на массовую и элитарную и отсутствием «лица» у единственного центральноазиатского литературно-художественного журнала (Л. Кац) . В прессе встречались также крайне эпатажные мнения о том, что «дни Пушкина миновали» и «у современной поэзии недостаточно велик сегмент целевой аудитории» , что ещё больше подтверждало новизну и открытость фестивалей поэзии в Ташкенте.
В наши дни сохранился отголосок этих ярких культурных событий на ташкентских вечерах поэзии, особенно когда они отмечены приездом наших старых друзей-земляков, ныне полнокровно обосновавшихся в российской столице и органично вписавшихся в литературную панораму Москвы. Таким незабываемым праздником для ташкентских любителей художественного слова стала презентация составителем Санджаром Янышевым двуязычной Антологии современной узбекской поэзии «Анор- Гранат» (М., 2009.) в Центральном доме офицеров в мае этого года.
И всё-таки, на мой взгляд, после ухода в вечность Александра Файнберга в октябре прошлого года, отъезда многих талантливых русских писателей и поэтов за рубеж в безоблачном голубом небе над Ташкентом образовалась озоновая дыра. И если в данном контексте статьи использовать понятие «закон сохранения энергии» в абдуллаевском (гуманитарном) смысле, то будем надеяться, что эта творческая энергия окончательно не исчезла, ибо оставшиеся готовы «заткнуть собственным телом её протекание в песок и пыль» .
А те, кто покинул свою «малую родину» и ушёл во внешнюю или внутреннюю эмиграцию, сжёг мосты за собой, - они снова возвращаются к нам в своих текстах, восстанавливая творческую атмосферу художественного дискурса и открывают нам заново художественно-субъективный образ родных Пенатов: как Дина Рубина в романе «На солнечной стороне улицы», Алексей Устименко в повести «Китайские маски Черубины де Габриак» , Александр Джумаев в своём эссе «Исчезающий город как знак и мироощущение в культуре Центральной Азии» , Вадим Муратханов в цикле рассказов «Долгие жизни в Самане» и трилогии «Три товарища» .
Когда-то Вадим признался, что для него Ташкентом останется Бишкек (точнее, Фрунзе) начала 80-х годов с похожими, но всё же отличными от узбекских махаллями, площадями и базарами, в которых он до сих пор черпает свой энергетический потенциал. Такой город своего детства поэт и прозаик воссоздал в цикле мастерских по своей чистоте звучания и наивности рассказов о своём детстве: «Долгие жизни в Самане» .
Но я хочу заострить внимание читателей на более зрелом произведении – «Три товарища» В. Муратханова.
Это, скорее, три самостоятельных повествовательных произведения, объединённых единым замыслом, чем трёхчастный небольшой по объёму рассказ, который читается на одном дыхании, в один присест, поэтому в дальнейшем мы будем называть это оригинальное по композиции литературное сочинение трилогией.
Первая ассоциация связана с «Тремя товарищами» Эриха Мария Ремарка – Отто, Ленц, Робби, Пат, «Карл» и др., которые были связаны дружбой и были счастливы только тогда, когда были вместе. Вторая – с «Тремя мушкетёрами» Алексанра Дюма-старшего – лучшие книги для всех и навсегда. Другие литературно-художественные ассоциации: «Три цвета» Санджара Янышева, «Три богатыря» М. Васнецова, «три основных организатора «Ташкола» и шести «ташкентских открытых фестивалей поэзии» и т.д. в геометрической прогрессии.
Какую художественную задачу ставил перед собой автор, берясь за эту вещь?
Ответ В. Муратханова был лаконичным:
- Когда берусь за новую вещь, не формулирую для себя четко сверхзадачу: подчас важнее выговориться и зафиксировать что-то. Но если говорить о сверхзадаче для "Трех товарищей", то это попытка рассказать о времени и выпавших из него людях. Герои лишены не только своего времени, но и родины, в этом их трагедия. Оставаясь без прошлого - лишаешься будущего. Потому так и привязаны они к вещественным атрибутам ушедшей эпохи.
Здесь важен не сюжет – его как такового нет, - а мысли, чувства, ощущения, настроение героев. За полушутливыми фразами персонажей в обыденной бытовой обстановке на кухне или во дворе, на ташкентских улицах встаёт перед глазами довольно мрачная картина распада.
Она возникла не из художественного вымысла, а из исторической реальности, оставшейся за рамками повествования. Она касается южных рубежей бывшего Союза и узбекской столицы как духовного центра пересечения Востока-Запада и Великого шёлкового пути, где практически замерла жизнь.
Мы сейчас переживаем этническую катастрофу – массовое переселение народов в исторически короткий промежуток времени. Согласно статистике, миграционный поток из Узбекистана в период с 1989 по 2002 год составил более миллиона человек. Сейчас эти показатели увеличились: количество мигрантов из Узбекистана составляет от 600 тысяч до полутора миллиона человек, или от 3 до 6% населения, которые, в основном, работают в России и Казахстане. Русскоязычная интеллигенция переживает сегодня болезненные проблемы: как бы не оказаться чужими в родной стране. Как бы под видом борьбы за «национальную» не отделиться от мировой культуры
«Ташкент – как зеркало»– это выражение С. Янышева, применительно к современной реальности, наиболее ярко олицетворяет опустошённый центральный сквер с вырубленными вековыми чинарами в ноябре прошлого года и грозным бронзовым всадником на коне. Тиран, выдающийся полководец и великий государственный деятель в одном лице, «завоеватель Вселенной» указует своим перстом, скорее всего, не вперёд в демократическое будущее открытого гражданского общества, а назад в деспотическое прошлое эпохи темуридов: «Всевышний дал мне власть над этим миром, чтоб утеснил я тех, кто притесняет» (А. Темур).
От былого Ташкента с его тенистыми парками, фонтанами, памятниками русским деятелям культуры и воинам Великой отечественной войны, русскоязычными названиями улиц и аллей, напоминающими о вековых русско-азиатских литературно-культурных связях, по замечанию С. Афлатуни, осталась лишь «особая энергия, невидимое свечение, по которому ташкентцы в Питере, Иерусалиме и даже Буэнос-Айресе узнают друг друга. Исчезающая городская энергия прошлого столетия, для чего-то сберегаемая Ташкентской поэтической школой» .
Именно такому исчезающему уютному глинобитному и четырёхэтажному старому, утопающему в зелени и растворяющемуся в новом мраморном, железобетонном, с застеклёнными огромными окнами и иномарками облике Ташкента 90-х годов и начала третьего тысячелетия, нашлось место в зрелой прозе В. Муратханова. Сознание его героев не поспевает за метаморфозами не только в новом отторгающем обличье города, но и самих окружающих людей.
«Последние годы – повествует автор о своём герое Павле – его преследует ощущение, что рассудок запаздывает, отстаёт от тела. Павлик едет на работу в метро, а рассудок дослушивает дома пластинку. Павел читает студентам лекции про Тургенева, а рассудок дописывает Роберту письмо, оборванное вчера вечером на полуслове». К тому же, герой этот не любит метро, потому что боится умереть под землёй. По дороге в подземке он наблюдает за парнем-узбеком, который, закрыв ухо, жалуется сам себе. Картина смешная и одновременно грустная. Приблизившись, Павел замечает в его ладонях мобильный телефон, и всё становится на свои места. Оглянитесь кругом: каждый занят самим собой и никому нет дела до другого! Так, одним штрихом ненавязчиво автор затронул проблему массового отчуждения в маленьких городах и больших мегаполисах.
Новый, далеко не радушный город, вытесняющий старый на задворки сознания героев трилогии, буквально, растворился в пустынной атмосфере, воссозданной в «Трёх товарищах». Герои его рассказов - молодые, вполне образованные люди, любящие слушать «Beatles», «pink-floyd», «electric-light orchestra», - перестали слышать на знакомых улицах русскую речь. За бутылкой шампанского и шашлыком меж двух лепёшек они мечтают поехать на Гавайи, так как там отдохнуть в 3 раза дешевле, чем в Ташкент слетать. Ночью за три часа до начала дежурства один из героев Володя на последние триста сумов готов купить два пластмассовых стаканчика, чтобы продолжить пиршество «нищих» и «лишних людей», не нашедших себе применение в новом социуме, - в итоге все вместе идут на остановку, где ларёк открыт допоздна.
Нет, герои Муратханова – Володя, Серёга и Павел, да ещё Роберт, который фактически отсутствует в сюжетной линии (он отдыхает на Майами), но его тень витает в рефлексивных диалогах персонажей – эти ребята не алкаши и не бомжи, они вполне интеллигентные люди, даже романтики в душе. Просто конец их бурной студенческой молодости, а у кого-то службы в Афгане (Серёжа Векшин) совпал с концом канувшей в Лету советской эпохи, и началась новая жизнь со всеми её плюсами и минусами и такой повальной эпидемией болезни как «анамнезис» .
В контексте трилогии это попросту ностальгия – тоска по утраченной родине. Задача автора не столько показать реальную жизнь персонажей в её развитии, сколько её отсутствие. Его герои, подобно «трём товарищам» Ремарка, живут - пока и как можется - живётся. Они, как и Отто Кестер, стараются не принимать слишком близко сердцу внешнюю жизнь. Ведь то, что принимаешь близко, хочется удержать, а удержать ничего нельзя… - «…Правда была безутешной и плоской, и лишь чувство и отблеск грёз был истинной жизнью» (Эрих Ремарк) .
Отдельные детали, случайно обронённые фразы в коротких диалогах многое объясняют в поведении трёх товарищей:
- Страну уже поделили, а мы жили, не замечали.
- Сам не знаю, Серёга, зачем я с тобой пью (Володя).
- Ну, так, ясный перец, с кем ещё пить? Все уехали. Из нормальных людей остались только мы с тобой, Павлик, да долбо…б Афганец.
В этих диалогах сквозит чеховская интонация юмора и самоиронии автора, когда речь идёт о вполне серьёзных вещах. Только у Чехова молодые люди пьют чай и стреляются одновременно ("Чайка"), а у Муратханова - дешёвую водку и портвейн и выбрасываются из окна.
Серёга Векшин продаёт ценные книги из домашней библиотеки, чтобы напиться и считает их в граммах: «сто, сто пятьдесят», при этом ругает не себя, а кого-то: «Такие книги, до чего довели твари…» Однажды напившись, он сиганул из окна с 4 этажа, но по счастливой случайности, остался жив (автор попросту пощадил своего героя), зацепившись за дерево.
Трёхчастный рассказ завершается мечтательным сном Сергея об их совместном с друзьями отдыхе в Майами, так что он даже не слышит, как в его запертую квартиру проникают шаркающие шаги и замирают у его изголовья.
У читателя по прочтении трилогии возникает вопрос: «А были ли мальчики?»
И мы вынуждены признаться, что если мы были такими же молодыми, здоровыми, беспечными, любившими музыку и дальние походы, песни у костра и верных друзей, так по сей день не преодолевшими внутренний романтизм, то и герои Муратханова тоже были, пусть даже потом они переродились в неприкаянных аутсайдеров в современном потребительском мире. В них автор нас заставил перечитать собственную жизнь и признать равенство культурного багажа, которое только и порождает духовное единение и братство людей, куда более подлинные, чем официальные постулаты идеологии Независимости.
Даже слово «товарищ» сперва в 60-ые годы прошлого века нам вернул Эрих Мария Ремарк, когда вышел в русском переводе его роман «Три товарища» и пошёл гулять по всей 1/6 части земли. Потом уже в 21 веке, когда оно практически исчезло из речевого обихода, его человеческий смысл возродил Вадим Муратханов: это как возвращение, воспоминание о том, куда мы опоздали и чего нас лишили, не спросив нашего согласия на это. Это особый вид единственности и исключительности – быть непринуждённо равным другим и с веком наравне. Иногда в ходе чтения кажется, эти современные ребята, возможно, с «ташкентского Бродвея» начала третьего тысячелетия сильно похожи на их сверстников из Берлина тридцатых годов прошлого века: те же жесты доброты и свободные взгляды, тот же сдержанный коктейль юмора и достоинства, самоиронии и мечтательности, беззащитности и романтизма. Их объединяют не только тревожные думы о том, какими они вернулись с войны (Серёжа Векшин и Робби Локамп) – молодыми, но уже изверившимися людьми, как шахтёры из обвалившейся шахты, с единственной верой в локоть товарища и в то, что их никогда не обманывало – небо, табак, деревья, хлеб, землю. Их объединяет бессилие перед роком исторической судьбы: «Всё рушилось на глазах, предавалось забвению, извращалось. А тому, кто хранил верность памяти, выпадали на долю бессилие, чаяние, равнодушие и алкоголь – нет, ничего другого нет. Для другого у человека слишком мало почвы под ногами. Время великих и смелых мечтаний миновало. Торжествовали деляги, коррупция, нищета» (Ремарк) .
И одновременно оба автора на риторический вопрос героя Ремарка Хоссе: «Есть ли на свете что-нибудь, кроме одиночества?», - фактически отвечают: дружба и любовь как право на жизнь, которое они противопоставляют любому другому «призрачному заслуженному праву на жизнь» (А. Битов). Автор современной трилогии о трёх товарищах даёт читателям художественные гарантии сбережения этой высочайшей человеческой ценности. Возможно, вся будущая литература 21 века ворочается в пелёнках этой художественной концепции. Ведь она связывает не только далёкое прошлое перед второй мировой войной, отражённое Ремарком, и начало 21-го века скоростных компьютерных технологий, за космическим ритмом которых едва ли поспевают герои Муратханова. Она связывает магическим числом «три» дедов, отцов и внуков, верующих в старые нетленные истины и везде и всегда противостоящих хаосу разрушения и ненависти.
Остаётся добавить, что литература – это ещё и власть, умение владеть душой читателя. Вадиму Муратханову свойственно писать захватывающе хорошо не только стихи, но и рассказы, повести, эссе. Поэтому было особенно приятно открыть для себя не менее сокровенную прозу поэта. Она отличается от пера хрестоматийных прозаиков особым поэтическим стилем. В ней есть элементы живой детали, подсмотренной художественным оком; интонации, угаданные поэтическим слухом; наконец нечто, что выдаёт в авторе своеобразное тончайшее чутьё к слову, даже если это нецензурная лексика. Я читала «Три товарища» и хохотала, и одновременно мне было грустно, а значит, вещь многомерная, и если мне было по-настоящему смешно, то это всё-таки был "смех сквозь слёзы" - а ведь это здорово, талантливо и выдаёт в авторе огромный писательский и даже кинематографический талант.
И ещё хочется обратить внимание на одну деталь: в №9 «НМ» 2010 г. – случайно или закономерно – все три ташкентских автора выступили вместе:
Сухбат Афлатуни (Евгений Абдуллаев): «Мавзолей стрекоз»;
Санджар Янышев. Репетиция.
В. Муратханов. «Три товарища»
Поэтому неожиданно для себя по прочтении журнала ключ к окончательному пониманию состояния полюбившихся мне героев – «трёх товарищей» дополнил эпиграф, который взял себе Санджар Янышев к своим стихам под общим названием «Репетиция»: «Возможно, самое интересное началось потом, когда уже ничего не происходило в судьбе – только в обожжённом сознании» (Барри Линдон) .
И это тоже знаменательно. В жизни, как и в литературном процессе, три товарища не повторяют, но всегда дополняют друг друга. Как о них сказал московский поэт Анатолий Найман: «Перед нами одна из таких дружб, компаний, а если угодно будет музам истории и поэзии, то одна из групп — ташкентская конца XX — начала XXI века» .
Гуарик Багдасарова,
тел. (+99890)253-14-06
моб.(+99890)3541017
Комментариев нет :
Отправить комментарий